Вместо лирического отступления

  Реформа правописания – дело неблагодарное. Оно сопряжено с небезопасным балансированием между благородным делом сохранения традиций и не менее благородным делом очищения языка от громоздких устаревших конструкций и утративших смысл условностей. Благородные дела эти состоят друг с другом в весьма неблагородных отношениях враждебного противостояния. Реформатору, вступающему на этот путь, приходится иметь дело с самым трудноискоренимым объектом любого переобучениия и перевоспитания – человеческой привычкой.

   Обучение – прививание знаний, переобучение – стирание имеющихся знаний ради аналогичных неимеющихся.Воспитание – это прививание привычек, перевоспитание – это избавление от старых привычек в пользу новых. Поэтому бороться с привычкой тяжело.

   Реформа правописания сравнима с реформой дензнаков – не касается тех, кто не владеет предметом. Знание, информация в наше время – деньги. Реформа, хоть и на короткое время, уравнивает в правах имущих и неимущих, и потрясение, испытанное человеком при этом, не даёт ему трезво оценить её причины или положительный эффект, который эта реформа может дать обществу в целом.

   Кто-нибудь, например, задумывался о том, почему «ши-жи» пишется через «и»? Школа настолько внушила нам уверенность в незыблимости наших знаний, что, кажется, если завтра мы начнём писать «шы-жы» – произойдёт катастрофа. И если завтра какой-нибудь филологический гений докажет в своём труде, что «ши-жи» – это атавизм, не имеющий никакого логического обоснования, и предложит писать так, как это произносится, через «ы», – уверяю вас, он не уйдёт от гнева возмущённых носителей общепринятых норм!

   Я ничего не имею против «и» вместо «ы» после твёрдых шипящих. Я понимаю, что это написание не с неба взято, это своего рода памятник существовавшим когда-то в русском языке мягким «ш» и «ж», более того, я и сам против революционного реформаторства. Консерватизм иногда нужен прогрессу не менее новаторства. Но как при этом не помешать эволюции развития языка, заметить и помочь ей в её естественных процессах? Как научиться находить золотую середину между сохранением традиций и движением вперёд? Как отличить актуальные правила от устаревших – тех, что торчат в теле письма надгробными плитами давно канувших в Лету грамматическх и фонетических конструкций? Для начала надо научиться не принимать существующие правила как догму, попробовать отказаться от непримиримости и категоричности в обучении. Формулируя каждое правило, оговаривать, что оно довольно условно и, как и всё в этой жизни, относительно. При таком подходе к обучению всем известное правило о «ши-жи» звучало бы примерно так:

«Сyши» с мягкой «ш»

   Возросший в в последнее время в России интерес к Японии, ко всему японскому и даже лжеяпонскому – всё труднее скрывать. Япония прочно вошла в нашу жизнь и стало её незаменимой частью. Кого-то привлекает в Японии то уникальное, чего не может дать какая-либо другая культура: дух, эстетика, философия, нетривиальность подхода к жизни. Путь к сердцам других людей прочно вымощен японскими кулинарными изысками или технологическими прорывами.

   Так или иначе, но всё чаще даже тем, чья специальность напрямую не связана с Японией и японским языком, приходится сталкиваться со многими словами и терминами, обозначающими понятия, отсутствующие в русском языке. Замена их путём механического перевода не даёт необходимой адекватности понимания, вынуждая эти термины оставлять в том виде, как они используются на языке оригинала. Некоторое количество японских слов заимствуется из других языков, в частности, из английского. При этом также возникает проблема записи слов японского языка средствами русского алфавита. Школьная программа и даже программа ВУЗов, за исключением разве что филологических факультетов, не даёт алгоритма решения этой задачи даже для европейских языков, не говоря уже о японском. В решении её каждый столкнувший с ней проявляет индивидуальный творческий подход в соответствии со своими лингвистическими способностями и жизненным опытом. Некоторые транскрибируют японские слова, эмпирически пытаясь передать особенности японского произношения. Другие – особенно когда с японскими словами сталкиваются в их латинском написании – используют некоторые распространённые нормы транскрипции латиницы. Некоторые обращаются за разъяснениями к специалистам. Японисты в этих случаях предлагают свою оригинальную систему записи японских слов. И в каждом из случаев варианты написания могут существенно различаться между собой. В результате, одно и тоже слово в различных источниках закрепляется в разных вариантах написания.

   Дело в том, в российской японистике вместо транскрипции, которая соответствовала бы принятым в мире стандартам, используется транслитерация, основанная на устаревшей системе записи японского языка латинским алфавитом. Разница между транслитерацией и транскрипцией достаточно условна, и, зачастую, их путают между собой. Транслитерация – это побуквенная передача слов, записанных в одной графической системе, средствами другой графической системы, в нашем случае – передача японской латиницы средствами русской орфографии. Транскрипция же – это передача звуков с помощью букв или знаков, за которыми уже закреплено какое-либо чтение. Соответственно, транслитерация в меньшей степени придаёт значение произношению, и в большей – написанию, чем транскрипция. Идеальным вариантом было бы, если транслитерация и транскрипция совпадали, но это, практически, невозможно, поэтому стремясь друг к другу, идя на всевозможные компромиссы, они, всё-таки, противостоят друг другу и разделены по сферам влияния.

   Транслитерацией пользуются в практических целях там, где нет необходимости передавать точное произношение данного языка: для систематизации данных, для составления списков имён собственных (например, для паспортных служб и т. д.). С поправками на разницу между произношением и написанием, принятыми в данном языке, а также с обязательным предварительным объяснением правил чтения, можно использовать транслитерацию в качестве инструмента для составления словарных статей. Спорно предпочтение транслитерации перед практической транскрипцией в переводах художественных текстов, в заимствованных словах. И уж откровенно недопустима и вредна транслитерация при изучении языка и составлении разговорников.

   В России же сложилась ситуация, когда транслитерация японского на русский отличается от транслитерации латиницы, принятой в качестве транскрипции японских слов в международной практике. Это мешает свободному общению специалистов, которые пользуются некоторыми японскими терминами, на международных симпозиумах и совещаниях, при обмене новостями в международных информационных службах, общению специалистов из разных стран в рамках каких-либо профессиональных гильдий (обществ икэбаны, чайной церемонии или японских видов спорта) и т. д.. Вызвана эта ситуация тем, что, в российской японистике вместо транскрипции, и практической и фонетической, используется система транслитерации, названная в честь создавшего её русского и советского лингвиста Евгения Дмитриевича Поливанова, «таблицей Поливанова». С небольшими отличиями эта система привязана к так называемой «старой» латинице японского языка, которая существовала в Японии в качестве официальной с 1938-го по 1945-ый годы, окончательно, как казалось тогда, победив существовавшую до этого «хэпбёрновскую» латиницу. Эхо этой лингвистической войны и сохранилось в русском языке в качестве таблицы Поливанова.

Война транскрипций.

   Во второй половине 19 века, с реставрации императорской власти, в Японии начался процесс активной европеизации, в связи с которым возникла необходимость создания системы записи японских слов буквами латинского алфавита. Первая практическая транскрипция была создана американским врачом, жившим тогда в Йокогаме, доктором Джеймсом Хэпбёрном , издавшим в 1867 году японско-английский словарь. Словарь оказался очень востребованным и выдержал несколько переизданий. В предисловии доктор Хэпбёрн писал, что его система построения словаря основана на транскрипции японского языка максимально приближенной к произношению, в пользу которого он пренебрёг записью слов каной (японской слоговой азбукой). А письмо каной в те времена разительно отличалось от современного и обладало многочисленными условностями, связанными с устаревшими грамматическими формами.

   Надо отдать должное прагматизму доктора, который, кстати, кроме медицинского образования, имел ещё и филологическое. Современное японское письмо во многом совпадает с предложенной им системой, что можно было бы объяснить влиянием авторитета Хэпбёрна, но, скорее всего, дело лишь в его прозорливости как исследователя, сумевшего увидеть тенденции развития японского языка. Распространение его системы в мире привело к тому, что в самой Японии в 1908 году система Хэпбёрна получила название «стандартной», а в 1927 году министр железнодорожного транспорта издал указ о приведении к единому написанию названий станций, причём дублирующие латинские написания должны были быть написаны «стандартной» («хэпбёрновской») латиницей.

   Одновременно с появлением транскрипции Хэпбёрна, в Японии появилась другая система записи латинскими буквами (или как ещё принято называть – романизации), главной целью которой была точная передача написания японских слов. Говоря научно – система транслитерации японского языка средствами латинского алфавита. Создателем и ярым приверженцем своей системы стал физик императорского университета Танакадатэ Аикицу. Созданная и опубликованная им в 1885 году система транслитерации получила название «японской».

   Танакадатэ основал в 1921 году «Общество романизации японской азбуки». И сразу же приверженцы японской «национальной» идеи выступили массированным фронтом против сторонников «про-американской» транскрипции Хэпбёрна. Развернулась целая война, так сказать, в одностороннем порядке. По одну сторону фронта создавались различные «Общества романизации Японии», «Общества по распространению латиницы», в рамках которых проводилась работа по убеждению общественного мнения перейти на «японскую» систему транслитерации. Начали издаваться газеты типа «Ромадзи Синбун» ( Romazi Sinbun ) исключительно на латинице «японского» образца, над транскрипцией Хэпбёрна устраивались «показательные суды», с постановлениями вроде «В рядах на « SA » « TA » и их озвончениях признать «стандартную» систему непоследовательной».

   Не ограничиваясь боевыми действиями на территории Японии, отец «японской» латиницы Танакадатэ выступает на международных конгрессах, заседаниях международного географического общества, на которых он призывает географов мира привести к единой системе запись японских географических названий на основе «японской» латиницы.

   Как и на всякой войне не обошлось без жертв. В апреле 1931 года, на 3-ем съезде «Общества романизации японской азбуки» слушался доклад заместителя председателя общества Тамару Такуро «О позиции «японской» латиницы». Его страстная и полная справедливого гнева речь растянулась на три часа. Но вечером после съезда, зампредседателя, не подрасчитавшего свои силы, хватил удар, и, проболев больше года, он скончался.

   Результаты таких активных боевых действий не заставили себя долго ждать. В 1937 году в Японии в качестве официальной утверждается «японская» система латиницы, которая получает новое название – «предписанная латиница». Военно-топографические и географические карты к тому времени уже перешли на «японскую» латиницу, на картах появилась гора Huzi и остров Tusima . В 1938 году транслитерация фамилий для японских загранпаспортов и железнодорожные вывески были переведены на «предписанную» систему романизации. С заменой в 1942 году Министерством образования школьных учебников по английскому, в которых ещё оставалась хэпбёрновская транскрипция, можно было говорить о полной победе «японской» латиницы, которая вселяла в иных уверенность в недалёком светлом будущем японской империи.

   Но торжество «предписанной» латиницы продолжалось недолго. С приходом к власти в 1945 году американского окуппационного правительства во главе с генералом МакАртуром, латиница Хэпбёрна была снова восстановлена в правах. Приказом номер 2 главнокомандующего соединённых войск было установлено, что надписи на всех общественных зданиях, станциях и т. п. должны быть на английском, и «транскрипция имён собственных на английский язык должна быть произведена в соответствии с модифицированной системой Хэпбёрна – ромаджи ( Romaji )». Деятельность всех политических и патриотических организаций, существовавших на тот момент в Японии, была запрещена, но этот запрет не распространился на общества поборников «японской» ромадзи – возможно, американцы просто не увидели в их деятельности ничего патриотического.

   Через год, правда, правительство МакАртура, ослабляя «ожесточения», оговорило сферы влияния обеих латиниц. Пользоваться «стандартной ромаджи» вменялось официальным органам для написания имён собственных, а для «гражданских целей», в том числе и для преподавания латиницы в школах, которое вновь возобновилось с 1947 года, было разрешено пользоваться «предписанной ромадзи».

   Так что окончательно «предписанная» латиница не исчезла. В 1954 году она была официально одобрена министерством образования для преподавания в школах (на неё были отведены, правда, всего 4 учебных часа в 4-ом классе начальной школы), а в 1989 году Международная Организация Стандартов ( ISO ) утвердила «предписанную ромадзи» качестве официальной системы романизации японского языка, но мир уже перешёл ту стадию, когда предписания международных совещаний могли бы как-то существенно влиять на общую эволюцию. Существующее до сих пор «Общество романизации японской азбуки» в 1999 году создало новейшую редакция японской латиницы, которая подразумевает полное соответствие знаков каны буквам латинского алфавита, с буквенным обозначением долгих гласных ( oo , ou , aa , ii и т. д.), но она осталась незамеченной даже для самих японцев. Наверное, к лучшему, так как и без этой новой версии японцам хватает разнообразных латиниц, чтобы путать их между собой на вывесках названий магазинов и кафе, и даже в собственных визитных карточках.

   В 1972 году «Хэпбёрновская ромаджи» была почти одновременно закреплена в американских и английсках стандартах транскрипции японских слов в английском языке. Она является официальной для японского МИДа, министерства транспорта. Постановления ISO были тихо проигнорированы. Да и в японских школах таблицу «предписанной ромадзи» сейчас дают только для ознакомления, а для запоминания предлагается всё та же общепринятая в мире транскрипция Хэпбёрна.

А что в России?

   Несмотря на то, что Россия и Япония имели общие границы, все новости, а также первые заимствования слов японского приходили в Россию из Европы. Вслед за Европой в России в среде творческой богемы и аристократии в конце 19 – начале 20 века начался первый «японский бум». Япония и Россия активно обменивались военными делегациями, и даже незадолго до русско-японской войны проводили совместные боевые действия против Китая.

   Активная интеграция Японии в западный мир требовала соответствующей реакции, в том числе и большого количества переводчиков японского языка. Российская японистика была тогда в зачаточном состоянии, и база для преподавания языка только-только начинала создаваться. Вслед за военными и разведчиками, первые японисты отправились в Японию на «языковую практику». Такие заимствования как «гейша», «рикша», «джиу-джитсу» относятся как раз к этому времени. Для написания японских слов и имён собственных в русском языке использовалась тогда «переведённая» на русский транскрипция Хэпбёрна.

   Ситуация изменилась в 30-ые годы 20-го века. Советские японисты следили за развитием лингвистической ситуации в Японии, и победа «японской предписанной ромадзи» казалась им в то время окончательной и бесповоротной. Для передачи на русский язык новой японской официальной латиницы была предложена система транскрипции Поливанова, разработанная ещё в 1917, но опубликованная только в 1930 году. Из Хэпбёрновской системы Поливанов взял «фонетику» слогов « fu » и « tsu », записав их как «фу» и «цу», в остальном же просто перевёл «предписанную ромадзи» в графику русского алфавита.

   Одновременно с системой Поливанова, кстати, предлагались и другие системы, например известным японистом-практиком начала 20 века Евгением Генриховичем Спальвиным, жившим и работавшим в 30-ые годы в японском Харбине. Его система основывалась на фонетической транскрипции Хэпбёрна. Принципиальные отличия системы Спальвина от системы Поливанова заключаются в принципах отображения парных согласных.

Лингвистическая справка для тех, кто дочитал до этого места

   В русском языке мягкие и твёрдые согласные различаются между собой по палатализации (то есть по положению языка относительно верхнего нёба: «т» - «ть»). А в японском, мягкость-твёрдость характеризуется не только палатализацией, но и дорсальностью (положением языка, приводящим к появлением шипящего призвука: «т» - «ч»). В английском языке понятия твёрдости-мягкости согласных как такового не существует, поэтому для лингвистов англоязычных стран более актуально разделение по признаку «дорсальности-недорсальности». В русском же, наоборот, деление по признаку «дорсальности-недорсальности» нетрадиционно, а шипящие согласные, в отличие от английского и японского не обязательно мягкие. Поэтому Спальвин, пытаясь сохранить дорсальность, предложил мягкие шипящие «шь» и «ч» передавать шипящими – твёрдым [ш] и мягким [ч]. Для Поливанова же, как для учёного, было важнее, что положение языка при произношении японских мягких дорсальных [шь] и [ч] близко в русском языке к положению языка при произношении палатализованных [сь] и [ть], поэтому он предложил отказаться от дорсальности в пользу противопоставления по признаку «мягкости-твёрдости», то есть мягкие шипящие звуки [шь] и [ч] передавать мягкими, но нешипящими [сь] и [ть].

   Из-за специфических особенностей русского языка ни одна из систем не была идеальной, но принцип «мягкости-твёрдости» оказался для русских лингвистов ближе «дорсальности-недорсальности». Англоязычным филологам, например, сложнее понять причины, по которым звуке[t S ] (ч), например, нужно записывать не как « ch », а как « ty ». Несмотря на то, что общие взгляды Поливанова на лингвистику не сооответствовали принятым в то время в СССР «революционным» взглядам советского языковедения, и он был сначала «сослан» в Среднюю Азию, а в 1937 году репрессирован, его таблица была подхвачена другими японистами, в частности Николаем Иосифовичем Конрадом, который при составлении своего Большого японско-русского словаря даже отказался от латиницы в пользу поливановской транслитерации.

   Сам же Евгений Дмитриевич своей таблицей не пользовался, считая её недостаточно научной (задачи, которые решала его система транслитерации, не входили в круг интересов его как учёного-языковеда), и в своих работах продолжал пользоваться специальными фонетическими символами, основанными на латинице. Но, тем не менее, на этой «недостаточно научной» таблице выросло не одно поколение японистов и японоведов в нашей стране. Напряжённые мировые отношения, сложившиеся после войны, трудности с выездом за границу, обособленность советских филологов от их коллег на Западе привели к тому, что произошедшие в мире изменения в системе латинской транскрипции японского языка, остались в СССР не столько незамеченными, сколько непринятыми, или даже принятыми враждебно. Косность науки, уже закрепившейся в одной системе, и консервативность наших отечественных японистов, не желающих отрекаться от единожды выученного, также сыграли свою роль. Научный консерватизм, даже больше, чем международная ситуация, повлиял на то, что попытки пересмотра русской транскрипции японских слов, предпринимавшиеся и в последствии (например, в 1968 году такая попытка была предложена известным и авторитетным японистом Николаем Александровичем Сыромятниковым), не увенчались успехом. Эта ситуация сохранилась в русской японистике вплоть до настоящего времени.

   Конечно, такая ситуация не может продолжаться вечно. Дальнейшая интеграция России в мировое сообщество приведёт к разрешению конфликта противоречия нового общепринятому, и изменение этой ситуации – вопрос времени. Тем более, что новое, в нашем случае, – это хорошо забытое старое. И хотя корни этой ситуации – больше исторические, хочется сказать пару слов и о собственно фонетической стороне вопроса.

Звуки и их узнавание

   Если подходить скурпулёзно, то, с точки зрения звукообразования, в японском и русском языках нет ни одного одинакового звука. Это проблема не только русского и японского, а общая проблема всех языков. В самом языке произношение одного и того же звука может варьироваться в зависимости от позиции в слове или словосочетании, скорости произношения, интонации, индивидуальных особенностей говорящего, в конце концов. Поэтому под одной фонемой принимается целый спектр звуков, звучащих приблизительно похоже, но принимать все варианты звучания за новые фонемы и, тем более, создавать для них графику – нет необходимости до тех пор, пока это не влияет на смыслоразличение. Некоторые варианты звуков могут быть взаимозаменяемы без ущерба для смысла. Так, например, все варианты произношения твёрдого «р», существующие в европейских языках, будут узнаны при произношении русских слов без потери смысла, но не разделение твёрдого и мягкого «р» повлияет на понимание. Похожая ситуация существует и в японском.

   Фонетически, на слух, для японцев более узнаваемы всё-таки шипящие звуки, чем просто мягкий вариант этого согласного. Даже такие старинные заимствования как «джиу-джитсу» на слух ближе к японскому звучанию, чем предлагаемая современной русской японистикой «дзюдзюцу».

   С точки зрения русской лингвистики, [си] ближе к «ши» ( shi ), чем [шы]. Возможно, теоретически так оно и есть, но для носителей языка наша теория, даже если по ней кто-то и защитил диссертацию, не является авторитетом. Вобщем-то, вся проблема – в отсутствии в русском языке мягкого шипящего [шь], или, если говорить говорить ответственнее, в русском языке, в отличие от остальных балто-славянских уже более ста лет отсутствует одинарный мягкий шипящий [шь]. Двойной же мягкий шипящий согласный существует, записывается в фонетической транскрипции как [ш’ш’], а на письме передаётся буквой «щ». Прямой аналог русского «щ» – то есть двойной мягкий шипящий [ш’ш’], в японском, кстати, существует в удвоенной согласной «ssh», например в слове «иращщяй». В соответствии с таблицей Поливанова оно записывается как «ирассяй» – и тут уже несовершенство русской транскрипции не объяснишь одной лишь «шепелявостью» американских филологов.

   Что же получается? Кириллическое написание не соответствует ни произношению, ни транслитерации кириллицей японских слов, заимствованных из англоязычных источников. Кто-то может возразить, что, мол, в истинно русской традиции не свойственно оглядываться на мировую филологию, мол, мы и сами с ушами, сами слышим, как там японцы чего произносят. Да, эта беда существует – Россия традиционно слабо интегрирована в европейскую культуру. То, что в школе у нас не преподают способы транскрипции слов, заимствованных из других языков, – яркое тому подтверждение.

   Что можно предложить? Лучший способ – отказаться от единства там, где оно невозможно, и разделить сферы применения транскрипции и транслитерации. Таблицу Поливанова отдать тем, для кого она была создана – гос. структурам, визовым службам, для составления официальных документов. Для передачи особенностей живого произношения дать авторам, пишущим о Японии и из Японии авторское право на своё «слышание» ситуации. Но для обучения и составления разговорников, я бы предложил (и сам уже много лет этим пользуюсь), придерживаясь хэпбёрновской системы с небольшими поправками на некоторые особенности русского языка. Прежде всего, шипящие согласные записывать так, как они есть, мягкость их дополнительно подчёркивая так, как принято в русском языке – через последующие гласные «я», «и», «ю», «е», «ё», то есть вместо использовавшихся до этого в Поливановской таблице «ся», «тя» и «дзя», писать, соответственно, «щя», «чя» и «джя», оговаривая, при этом, что «дж» должно звучать как можно мягче и слитнее, например, как в английском слове juniоr [д’жюниа], а «щ» – не акцентируя и не удлинняя – например, как в бегло произнесённом слове «мощнейший», или как мягкое [ш’] в английском слове ship.

Вместо заключения

   Продолжая размышлять о проблемах косности мышления в российской филологии, наткнулся на простое объяснение этого феномена в книге Владимира Жельвиса «Эти странные русские» в разделе о языке: «Учёные давно пытаются реформировать, обновить правила орфографии и пунктуации. Однако большая часть населения страны относится к этой идее негативно. Главное основание для возражения: если одни люди потратили годы на то, чтобы научиться правильно писать, почему другим будет позволено избежать этой пытки?». Конец цитаты...